«Ценнее жизни ничего нет!». К 90-летию со дня рождения писателя Константина Гапоненко

Сахалинский историк, педагог, писатель-краевед Константин Ерофеевич Гапоненко более полувека был добрым другом нашей редакции. Журналистов и читателей газеты он радовал интереснейшими очерками. Он посвящал их фронтовикам, знатным рыбакам, морякам, лётчикам, учителям и простым людям, находившим своё призвание в труде, воспитании детей, помощи сахалинцам.

Документалистика Константина Ерофеевича со знаком качества – основывается на результатах кропотливой поисковой и архивной работы, встречах и беседах с земляками. Нам в наследство он оставил более двадцати бесценных краеведческих изданий, сотни публикаций в региональной и российской прессе. Даже потеряв зрение, он продолжал работать над новыми книгами.

15 октября писателю исполнилось бы 90 лет. Накануне этой даты мы публикуем фрагмент из биографических заметок Константина Ерофеевича. Они многое расскажут о личности этого человека и даже передадут интонации его голоса.

Я прожил долгую и сложную жизнь – даже сам удивляюсь, как хватило сил и откуда они взялись… Горько сожалею, что много времени, хотя иногда и не по моей вине, растрачено попусту. И всё же чем дольше живу, тем больше утверждаюсь в том, что всё-таки жизнь прекрасна! Вне жизни никаких ценностей нет. Если не будет на Земле человека, кто залюбуется красотой леса, кто ощутит прелесть речной прохлады, кого тронут звонкие соловьиные трели? Не будет счастливого смеха, трепета любви, торжества зрелой мысли. Ценнее жизни ничего нет!

Когда меня ночами терзает бессонница, я воскрешаю в памяти самое чистое, самое светлое, что хранится в душе неприкосновенным запасом. Видится речка моего детства, где мы хлюпались, как утята, густые заросли акации вдоль забора, кусты розы у окна родной хаты, волны цветущей ржи на огородном клине. До сих пор ощущаю свежесть борозды, по которой ступал босыми ногами за отцовским плугом…

Война порушила всё. Помимо родных и близких людей она отняла счастье детства, самое продуктивное время ученичества… После освобождения в классы мы пришли в рванье, сели по четыре человека за партой. Ни тетрадей, ни ручек, ни учебников у нас не было. Для школьной библиотеки книжки собирали по всему селу, позже поступили новые издания из города. «Родную речь» для второго класса, пахнущую типографской краской, мне дали всего на день. Сидя у горящей коптилки, я читал взахлёб страницу за страницей до глубокой ночи.

Трепетное отношение к книге живо во мне и нынче. На скромную учительскую зарплату я собирал домашнюю библиотеку… Беру новую книгу с надеждой, что она мне скажет то, чего я не знаю; перечитываю знакомые произведения, полагая, что они мне, как преданному другу, откроют главную тайну: ради чего живет человек? Почему так часто он бывает несчастлив, легкомыслен, почему так безоглядно предаётся порокам, злобствует, проявляет жестокость?

…Неоднозначная действительность и вера в действенность советской печати побуждали браться за перо. Хотелось, чтобы люди жили лучше, и я писал в газету и о хороших переменах, и о недостатках… Я верил в силу и могущество советского строя, поверил, несмотря на зрелые лета, в перестройку Горбачёва. И в моих публикациях отразились и наивная горячность, и заблуждения тех лет. Я не отрекаюсь от них. Более того, испытываю горечь, что те усилия миллионов советских людей пропали даром, результаты их труда разорены и разграблены. Новые люди доказывают закономерность произошедшей драмы. Что ж, видные столичные умы знают то, чего я не знаю и знать не могу в силу своей провинциальной ограниченности. Но я знаю то, чего не знают они и знать не могут из-за их столичной ограниченности.

Мысли, высказанные в моих книгах, не содержат открытий. Но это мои мысли, они порождены годами наблюдений и мучительных раздумий. Может быть, страницы моих скромных трудов растревожат чей-то пытливый ум, и молодой целеустремленный историк найдёт ответы на те тревожные вопросы, на которые мне найти не удалось.

Константин Гапоненко.